Пряха - Страница 4

— А о чём думает волшебство, бабушка?

— Сила волшебная всегда стремится к равновесию, егоза, — женщина склонила голову, и стало видно, что седые волосы заколоты костяным гребнем, украшенным резьбой в виде сплетения семи трав. — Нет в мире закона сильнее. Сколько в одном месте убавилось, столько должно и прибавиться. Сколько ты, егоза, взяла, столько и должна вернуть обратно. Вот почему ведуньи, мудростью облечённые, силу только ту используют, что их собственная либо же добровольно им отданная.

— А как же чародеи, бабушка?

— А маги окаянные, кои равновесия не ведают и силу из существ волшебных да природных недр тянут, сами на себя беду кличут. То, что отняли, использовать толком не могут, а волшебство ихнее, неправедное да кровавое, им же ещё сто крат аукнется. Бедою, кручиною, не в этой жизни, так в следующей. От рока горького не сбежишь.

Девочка некоторое время сосредоточенно обдумывает сказанное. Затем, что-то вспомнив, трогает большой синяк на щеке и вдруг спрашивает:

— Это как глаз за глаз, да, бабушка?

Старая женщина на мгновение замирает. Затем её руки с прежней уверенностью вновь начинают парить над станком.

— Это равновесие, Шарлиз. И мы на страже его. — Медленный деревенский говор на мгновение исчез из речи ткачихи, но тут же снова вернулся. — А теперь смотри: нить красная, что узор ведёт, должна показать, как именно волшба твоя направит силу к цели задуманной...

Лучница провела пальцами по новой нити, вплетённой в её сеть, улыбнулась. «Да, бабушка. Это равновесие. И мы на страже его». Из костяного гребня взяла ещё несколько волос...

...Стремительный бег колеса, веретено, нить, послушно вьющаяся в пальцах. Привычная работа не могла её сегодня успокоить. Молодая женщина остановила прялку и, закутав плечи шалью, выскользнула на крыльцо. На душе было неспокойно. И в воду ночью смотрела, и колыбельку из шерстяных нитей плела, ничего угрожающего не заметила. А вот поди ж ты — скребут по сердцу кошки! Мяукают.

Её вдруг подняли сзади, заставив беспомощно трепыхнуть ногами в воздухе, прижали к широкой груди. Она попыталась возмущённо вырваться, но больше для порядка, чтобы знал, кто в доме хозяйка. А потом растаяла, точно льдинка по весне, счастливо зажмурилась. Его руки, более сильные, чем её, более грубые. Но оттого лишь ещё более бережные, более терпеливые. И что же он нашёл в дурнушке, да ещё и ведьме, что выбрал из всех красавиц? Пусть говорят — приворожила, она-то знает, как всё было на самом деле!

Шарлиз наконец вывернулась, принесла давно приготовленный узелок с едой.

— Ребёнка покормить не забудь, а то знаю я, как вы на ярмарку ходите! Опять весь день по оружейным рядам прошатаетесь, обо всём остальном забыв напрочь!

— Ну уж покушать мы точно не забудем. Верно, богатырь? Её сын, восседавший на плечах у отца, гордо подтвердил, что нет, покушать он не забудет. Особенно если купят пряник. Её солнышко, её первенец, которому, как шепнула повивальная бабка, быть теперь навсегда её единственным. Шарлиз с фырканьем вытолкала своих мужчин вон, а потом ещё долго стояла, с глупой улыбкой глядя им вслед. Удаляясь вместе в зарождающийся рассвет, они казались единым существом: невероятным, сказочным, бесконечно родным...

Шарлиз завершила последнюю петлю, добавив к узору ещё одну нить и не замечая, как катятся по лицу слёзы. Или это были занесённые ветром под карниз капли дождя? После стольких лет она уже давно забыла, что такое слёзы. Вновь потянулась к гребню...

— ...когда внимание на себя отвлечь хотел, она и растерзала. И мальчонку тоже, куда уж ему от грифона убежать? Что? А, грифон? Самка, молодая совсем. Чёрная, с белыми перьями на груди — таких двух быть не может, они всё больше рыжие да коричневые. Упала с неба, взбесилась и набросилась ни с того ни с сего. Ну, ничего, мы эту тварь выследим...

Шарлиз не знала, как дошла до реки. Не ведала, плакала ли она, или кричала. Не помнила ни одного шага. В себя пришла, лишь когда застыла, впившись в изогнувшуюся над водой иву, невидяще глядя в мерцающее в речной глади отраженье.

Разжать пальцы. Вырваться из кошмарного сна.

И грифон, чёрный, с белыми перьями на груди, будет продолжать бросаться на случайных путников, чем-то не угодивших ему. А ведуньи, что будут ждать своих любимых дома, ничего не смогут поделать. Потому что грифон — изначально волшебное существо. Потому что силы в нём больше, чем любому, даже самому сильному дипломированному магу отмерено на всю жизнь, и ни одна, даже самая умелая, ведунья не сможет увидеть в сплетённых ею сетях, когда окаянная тварь вновь начнёт нападать на невинных людей...

Это — равновесие. И мы на страже его.

Да, бабушка. Теперь я поняла. Глаз за глаз.

Рывком выпрямилась, отталкивая ствол ивы. Разрывая ткань, сорвала с кос платок, и речной поток унёс его. Ведьма не почувствовала боли, когда вырвала клок своих волос, не почувствовала её и когда тонким костяным гребнем до кости вспорола ладонь. Плачущая песня разлилась над водой, а пальцы скручивали магией и кровью первую нить смерти.

Шарлиз ещё некоторое время сидела, укрытая невесомой паутиной, рассеянно водя по ней пальцами. Годы терпения. Годы плетения. Ей потребовалось много времени, чтобы научиться сражаться и убивать, потому что, не неся в себе этих умений, ведьма не смогла бы вложить их в узор. Она вступила в отряд охотников за магическими реликвиями, стала тем, кого с детства научена была презирать, чтобы воплотить в себе и в волшбе ненасытную жадность магических «стервятников». Ей пришлось увидеть кровь, и боль, и смерть, чтобы собрать по крупицам и вплести эти ужасные воспоминания в своё творение. Очень много времени, чтобы из спутанных обрывков родилось причудливое кружево ожившего кошмара. Если была на этом свете по-настоящему чёрная магия, то она, без сомнения, находилась сейчас в руках Шарлиз-ведьмы.